(Окончание. Начало в №71 от 22 июня 2013г.)

С ЧЬЕЙ-ТО легкой руки в местных СМИ несколько раз была продублирована информация о том, что в музей поступила… «рукопись неопубликованного рассказа Балтера под названием «Протокол партийного собрания»! Но, по большому счету, таких «рассказов» в многочисленных архивах и спецхранах нашей бывшей Родины хранится многие и многие тысячи!

Разбирая очередное «персональное дело», партийный синедрион, как правило, уже имел на столе две заранее заготовленные резолюции. Если «разбираемый» партиец «разоружался перед партией», признавался в своих несовершенных злодеяниях, его в лучшем случае ждал бы «строгач» «с занесением» или «без занесения». Того же, кто упорствовал, настаивая на своей невиновности, «ошибок» не признавал и не «разоружался перед партией», ждали «оргвыводы» самые драконовские!

«Преступление» Б. Балтера состояло в том, что он подписал коллективное письмо Брежневу, Косыгину, Подгорному, Руденко в защиту несправедливо осужденных правозащитников А. Гинзбурга, Ю. Галанскова. На заседании бюро он своих «ошибок» не признал, от своей подписи не отказался, не выдал и тех, кто письмо составлял и давал на подпись.

«Я поднимался на эту трибуну, – сказал он, – с таким же напряжением, с каким ходил в атаку. Не пора ли задуматься, товарищи, откуда это взволнованное чувство готовности совершить подвиг, хотя всего-навсего хочешь сказать то, что думаешь (слово правды)».

«По странному стечению обстоятельств, – продолжил он далее, – ровно тридцать лет тому назад меня исключили из комсомола за то, что я не хотел верить, что моя мама враг народа. Мне было тогда девятнадцать лет. Ни мое участие в двух войнах, ни ранения, ни награды не могли снять наложенного на меня клейма. Вплоть до ХХ съезда партии я был человеком второго сорта. Может быть, поэтому я так остро реагирую, когда мне представляется, что делаются попытки перечеркнуть решения ХХ и ХХII съездов партии».

Как и многие «шестидесятники», он еще продолжал наивно верить, что хрущевская «оттепель» вот-вот перейдет все-таки в настоящую демократическую весну. Но главный «метеоролог» «оттепели» Н.С. Хрущев уже четыре года находился на позорном «заслуженном отдыхе». А со дня этого партийного собрания оставалось ровно – день в день – два месяца до введения войск «стран Варшавского договора» в мятежную Прагу.

Матерый потрясатель литературных канонов и мудрый, как змий, Виктор Шкловский однажды увещевал его: «Боря, в молодости я был очень сильным человеком, я мог разогнуть и согнуть подкову. Но я не мог поднять товарного вагона и поэтому никогда не пытался этого делать». Но даже Шкловский переубедить его не смог, и позже сетуя на то, что Балтер так и не послушался его, уже другим знакомым с горечью он сказал: «А Боря пытался поднимать такой вагон. Вот и не стало его в 54 года. Но свое гражданское мужество он пронес до конца своих дней».

В предисловии к сборнику Балтера, вышедшему в 1991 году, Е. Сидоров, хорошо знавший его, писал: «Б.И. Балтер вступил в партию в феврале 1942 года под Новоржевом, когда 357-я стрелковая дивизия попала в окружение. В той обстановке самой большой опасности подвергались коммунисты, войсковые разведчики и евреи. Балтер был начальником разведки дивизии и евреем. Тяжело раненный, он стал коммунистом в возрасте двадцати двух лет».

Таким образом, в случае пленения он трижды подписал себе смертный приговор. Но – жуткая гримаса тогдашнего времени! – смертный приговор ему подписали его же однопартийцы!

Читая стенограмму того партсобрания, не можешь отделаться от впечатления, что оно, это «собрание», легко бы вписалось в самый абсурдный, сюрреалистический текст, наподобие «Процесса» Ф. Кафки или «Приглашения на казнь» В. Набокова. И даже если бы в конце собрания председательствующий торжественно объявил: «После казни – танцы!», то и это не показалось бы чрезмерным. Столько иезуитской риторики, столько самой настоящей людоедской кровожадности, кажется, не в состоянии проявить ни одно нормальное человеческое существо. Но не те «существа» в президиуме, с чугунным усердием проводящие в жизнь «линию партии». Во время войны каждый из них, пожалуй, проявлял героизм на «ташкентском фронте», а если и нюхал порох, то это был порох победных салютов. И они-то решали судьбу фронтовика-инвалида! Лишив его партийного билета, они обрекали писателя на изгойничество и полуголодное существование.

Имя Балтера сразу же исчезло из литературного обихода, оно было вычеркнуто из всех издательских планов, для него закрылись редакции всех журналов, исчез из репертуара кинотеатров фильм «До свидания, мальчики!». Издательство расторгло подписанный с ним договор, и чтобы вернуть полученный аванс, ему пришлось, как когда-то, зарабатывать изнурительным писанием внутренних рецензий. Снова, как когда-то, пришлось заниматься «переводами» среднеазиатских «классиков», вроде А. Мухтара, П. Кадырова и А. Якубова. Привыкший все свои проблемы решать в одиночку, он ярился, видя, как жена и дочь бегают по урокам и пытаются найти дополнительный заработок.

А в голове зрел и складывался новый роман, «еще более автобиографический». Казалось, он уже готов, нужно только его «записать». Но что-то сдерживало Балтера. Близко и давно знавший его Л. Лазарев писал по этому поводу: «Долгое время – так мне кажется – Балтер не мог писать не только потому, что скверно себя чувствовал и был занят строительством дома. Видно, – осознанно или неосознанно, – боялся, что новая вещь будет слабее, чем «До свидания, мальчики!», опасался, вдруг в результате всех мытарств, всех неприятностей незаметно для него самого в душу проник страх перед правдой и этот внутренний редактор будет его сковывать, уводить на путь, что «протаптанней и легче». (…) Увы, написать новую книгу ему было не дано – остановилось сердце».

Не случайно один из близких его знакомых скажет потом, что «эта смерть похожа на убийство».

Его друзьями и товарищами были В. Аксенов, В. Виленкин, В. Войнович, Н. Коржавин, Б. Окуджава, Ст. Рассадин, Б. Сарнов, М. Строева. Им не нужно было объяснять причин вынужденного молчания, потому что все они были, по словам Б. Окуджавы, из поколения, которому «время подарило пустые обещания». И некоторые из них сами находились в сходных обстоятельствах. Но все они были моложе, у них за плечами не было окопов на передовой, ранений и вконец надорванного сердца.

Очень скоро придет время, и, разуверившись в «пустых обещаниях», эмигрируют М. Калик и Н. Коржавин, лишат гражданства и выдавят из страны В. Аксенова и В. Войновича. Но без преувеличения можно сказать, что эмиграция спасла их и каждому продлила жизнь.

Представить себе в эмиграции Бориса Балтера невозможно! Он остался, как на войне остаются те, кто ценой собственной жизни прикрывал отступающих однополчан. Не зря кто-то из близких назовет его «рыцарем без доспехов». Об этом свойстве его характера очень хорошо сказал В. Виленкин: «Кажется, я не встречал людей с такой обостренной совестью, с такой требовательной, ничего не прощающей нравственной чуткостью и с такой смелостью нравственного противостояния злу. Всей своей жизнью, в которой было столько трудного, опасного, столько взятого с бою, столько отважно защищенного и сохраненного в себе, несмотря ни на что, он завоевал свое право на непримиримость».

Только это и было его доспехами и его оружием.

Ему хорошо было известно, что в Евпатории все старые школьные друзья ждут его новых книг и, конечно, дружно недоумевают по поводу столь затянувшегося молчания, по поводу того, что его имя почему-то вдруг исчезло из литературных новостей. Все это значило, что при встрече с земляками, хочешь не хочешь, пришлось бы вводить их в существо случившихся катаклизмов, принимать их сочувствие и сожаление. Кто знает, может быть, именно поэтому он так старательно избегал посещать свой родной город?..

Старый фронтовик и полковой командир, он никогда не перекладывал свои беды и проблемы на плечи других, тем более, близких ему людей. И потому, невзирая на безнадежно больное сердце, упорно продолжал, по словам В. Шкловского, пытаться «поднимать вагон».

К великому сожалению, дома, построенного его руками в Вертошино, теперь уже не существует. Значит, и его музея там не будет никогда. Вряд ли кто знает и помнит его в Самарканде, где прошло его детство, или в Хакасии. Вряд ли и в нынешней мегаполисной Москве найдется уголок для увековечивания его памяти. Остается только Евпатория!

Сегодня, накануне 40-летия со дня смерти, Борис Балтер возвращается в свой родной город своими немногочисленными рукописями и артефактами. В недалеком будущем в городском краеведческом музее Евпатории может возникнуть интересная и довольно внушительная экспозиция, посвященная его жизни и творчеству.

По инициативе Балтеровского комитета, на городской набережной, на том месте, где предполагается открыть памятник нашему замечательному земляку, недавно установлен закладной камень. Уже существует эскизный вариант скульптурной композиции. Озвучена идея основать в этом месте «аллею выпускников». Дело, как водится, за малым – за финансированием.

Хочется верить, что окончательное возвращение писателя в родной город станет делом чести всех горожан, начиная от простых читателей и заканчивая представителями властей. И тогда очень скоро каждый патриот Евпатории с воодушевлением сможет сказать: «С возвращением в родной город, Борис Исаакович Балтер!»

Евгений НИКИФОРОВ,
член Национального союза
писателей Украины.

:: Содержание номера